Книга Запрет на вмешательство  - Макс Глебов

И что делать? Предупредить никого, кроме соседей по вагону, я точно не успею. Поезду, конечно, уже прямо сейчас следовало бы начать торможение, но он и так плетется не слишком быстро. Тридцать секунд…

– Воздух! – заорал я, отворачиваясь от окна, – Быстро все из вагона!

Я метнулся к двери, откидывая в сторону фиксатор и упираясь в нее плечом. Створка медленно поехала в сторону.

– Ты чего орешь? – удивленно спросил Борис, выглядывая в окно. – Оставь дверь в покое! Там же нет никого!

– Глаза разуй! – злобно огрызнулся я, борясь с дверью, – «Мессеры»! Четыре штуки. С юго-запада заходят!

Длинный паровозный гудок и резкий рывок начавшего тормозить поезда послужили хорошим подтверждением моим словам, но я не стал терять время на продолжение дискуссии, выбрал момент, когда проносящаяся мимо земля показалась мне достаточно ровной, оттолкнулся посильнее и полетел в траву.

Приземлился я довольно удачно. Пару раз перекатился по не слишком каменистому грунту и, кажется, даже синяков себе не наставил. Последовать моему примеру, похоже, никто не торопился, а зря. На каждом вражеском самолете по четыре пулемета калибром под восемь миллиметров, плюс бомбы – по четверть тонны смертоносного груза. Нашему насквозь деревянному поезду хватит за глаза.

Я успел отбежать достаточно далеко и упасть в небольшой овражек, поросший не слишком густым кустарником, когда со стороны головы поезда донеслись первые взрывы и треск пулеметных очередей. Все верно, паровоз – первоочередная цель. Но там мелькнули только два узких силуэта – еще двое зашли с хвоста и сейчас обрабатывали эшелон бомбами и пулеметным огнем. От крыш и стен вагонов веером летели щепки. О том, что происходило внутри, я старался не думать. Помочь погибающим товарищам я не мог ничем. Все, что было в моих силах, я уже сделал.

Первыми на вражескую атаку отреагировали зенитчики и бойцы НКВД, сопровождавшие наш состав. Счетверенные пулеметы били куда-то в небо, но даже мне из моего укрытия было видно, что опыта стрельбы по низколетящим скоростным целям у расчета очень мало, если, конечно, он есть вообще. Упреждение они брали неправильно, а скорректировать прицел по трассерам просто не успевали. Поезд все-таки остановился, и сейчас из горящих вагонов выпрыгивали люди. Никакой системы в их действиях я не увидел. Кто-то сразу падал на землю, то ли убитый, то ли просто в поисках укрытия. Другие пытались бежать к не слишком далекому лесу, но близким он мог показаться только тогда, когда по тебе не стреляют…

Взвод НКВД покинул свой вагон в относительном порядке, правда, навскидку я насчитал лишь половину его бойцов. Остальные, видимо, погибли при обстреле и бомбежке, но командир был жив, и, повинуясь его приказу, рядовые и сержанты разбежались вдоль поезда, пытаясь внести хоть какой-то порядок в царивший повсюду хаос.

Мое укрытие находилось метрах в тридцати от последнего вагона – несмотря на невысокую скорость, поезд успел проехать довольно приличное расстояние, прежде чем остановился. Немецкие самолеты парами проносились над разбитым эшелоном. Бомбы у них, видимо, закончились, но они продолжали поливать разбегающихся людей пулеметным огнем. Наша зенитная платформа уже с минуту не подавала никаких признаков жизни. Сквозь дым пожара проглядывали неподвижные стволы «Максимов», беспомощно глядящие в небо. По «мессерам» никто не стрелял, и они заходили на цель, как на учениях.

Добежавший до последнего вагона боец в форме НКВД что-то кричал, но за треском пулеметов и гулом пожара я ничего разобрать не смог. Он попытался заглянуть внутрь вагона, но оттуда на него пахнуло таким жаром, что он отшатнулся и сделал два неловких шага назад.

– Прячься за вагон! – заорал я, видя, как вдоль поезда в его сторону бежит цепочка пыльных султанчиков, поднятых пулями.

Боец меня услышал, но, видимо, не понял, что я от него хочу. Он лишь повернулся в мою сторону, но тут пулеметная очередь перечеркнула его спину, и он, дернувшись несколько раз, завалился вперед, инстинктивно попытавшись уцепиться за стену вагона, но внезапно ставшие слабыми руки соскользнули, и парень сполз на землю, выронив винтовку.

Большинство из тех, кто успел выскочить из вагонов и не погиб в первые минуты бомбежки, уже преодолели почти половину расстояния до леса, но вражеские летчики не собирались давать им шанс уйти живыми. Кто-то пытался затаиться в складках местности или притвориться убитым, но помогало это слабо. Лежащий на земле человек – слишком удобная мишень для самолета.

Вылезать из такого удачного укрытия мне категорически не хотелось. Здесь на меня никто не обращал внимания, а от осколков надежно прикрывали наклонные земляные стенки. Но в тридцати метрах от моей позиции лежала вполне исправная на вид винтовка, и я знал, что в моих руках это оружие может дать бегущим к лесу людям несколько дополнительных секунд.

Я прикрыл глаза, разглядывая местность сверху. Вычислитель обрабатывал поступающее с орбиты изображение, отфильтровывая дымы, так что видел я все достаточно четко. Дождавшись, когда обе пары вражеских самолетов окажутся в неудобном для атаки положении, я выскочил из оврага и бегом метнулся к погибшему бойцу, а точнее, к выпавшему из его рук оружию.

Приклад винтовки Мосина, в просторечии «мосинки», удобно лег в мою ладонь. Оружие действительно оказалось неповрежденным, и я счел, что мне крупно повезло, причем дважды. Не только в том, что винтовку не разбило пулями, но и в том, что в руки мне попало именно это оружие. Да, прицельных приспособлений для стрельбы по скоростным низколетящим целям у нее не имелось, но они мне и не требовались. Зато «мосинка» обладала отличной для этого времени точностью боя. Фокус заключался в том, что ее ствол имел коническую форму, немного сужаясь от казны к дульному срезу. Это приводило к дополнительному обжатию пули при выстреле и не позволяло ей «гулять» в канале ствола.

Проверив оружие и убедившись, что винтовка заряжена и готова к стрельбе, я еще раз окинул взглядом поле боя. Бегущим к лесу людям, которых оказалось теперь куда меньше, требовалось еще секунд тридцать, чтобы достичь укрытия, но обе пары мессеров, одна за другой, уже заходили в атаку.

Я приложил винтовку к плечу и активировал боевой режим прицельно-навигационной системы. Конечно, изначально, она предназначалась совсем не для стрельбы из ручного оружия по самолетам, но при этом обладала большой гибкостью настроек, а в последние полтора месяца у меня имелось достаточно времени, чтобы адаптировать свои микроимпланты и контактные линзы к местным реалиям.

Вместо сплошного дыма, от горящего поезда я увидел чистое небо с четкими отметками целей и точками прицеливания, учитывающими необходимое упреждение. Первая пара «мессеров» вот-вот должна была пройти над вагонами. Я выбрал ведущего, и навел оружие на полупрозрачный контур самолета «летящий» впереди цели. Легкое покалывание в ладонях сообщило мне о том, что включилась система подавления дрожания рук. Грубое наведение на цель осуществлял я сам, но в точной наводке мне помогали биоимпланты, использующие для этого мою собственную нервную систему. Спуск оказался длинным и тяжелым, о чем я знал в теории, но все же был не вполне готов к тому, что на спусковой крючок придется давить так сильно.